Семь историй ополченцев

Анна Долгарева, спецкорр «Русской Весны» в ЛНР

Андрей «Сталкер»

— Сначала еще нам не было большой угрозы. Я собирался в Славянск ехать, но сказали, что у нас, в Северодонецке, тоже будет весело. И я остался.

Потом и у нас добровольцы начали организовываться. Оружия тогда не было. Вообще ничего не было. Первое оружие мы получили после захвата СБУ в Луганске: пять автоматов и один ручной пулемет на весь город. На блокпостах стояли — по две единицы оружия, остальные с палками, дымовыми шашками, коктейлями «Молотова», самодельной взрывчаткой из селитры. Думали, что удастся хоть как-то их задержать.

Не получилось. 22 июля прошлого года — мне как раз исполнилось сорок лет — мы стояли на блокпосту, к нам приехали, передали приказ всем срочно сняться с блокпоста и отправиться на штаб. Мы приехали, нам сказали: срочно собираем вещи и уезжаем в Стаханов.

Мы же все добровольцами были. Не было никакого устава. Люди, которые хотели продолжать борьбу, уехали. Некоторые остались. Кто-то стал заниматься своими делами. Кто-то погиб.

Приехали. Нам поступил приказ занимать оборону в Первомайске. Мы все — северодонецкие, города совершенно не знали. Обстановку изучали по ходу действия.

Ходили, осматривали. Тут по рации сообщают: в город танки пытаются прорваться. Мы на них побежали. Я выскакиваю, а на меня танк прет. Я по нему один раз из «Мухи» выстрелил и побежал назад, своих звать. У меня против брони больше ничего тяжелого не было, а «Муха» одноразовая. Стали стрелять им вдогонку. Ну, в основном они ушли. С ними была еще грузинская пехота, так те вообще не вышли из машин. Стояли, ждали, пока техника пройдет. Вообще, по правилам ведения боя технику должна прикрывать пехота. Но пехота не пошла.

Я даже не думал тогда ни о чем. Увидел, стрельнул — и тикать. Мало ли, сейчас повернется ко мне, начнет расстреливать. Оно мне надо?

А дальше уже Первомайск утюжили из минометов, из артиллерии. Вы же видели, там много домов побитых.

Был такой случай, после очередного артобстрела. Я шел по улице, а меня позвали в подвал. Там бабушка была, раненная в спину, и ребенок, которому рассекло губу осколком. Пареньку лет шесть было, может, пять. Я вызвал наших медиков, пока они ехал, уколы обезболивающего сделал.

В принципе-то у меня эмоций как таковых не присутствует. Как в этом бессмертном произведении Ильфа и Петрова: «Янычары не знали жалости ни к детям, ни к женщинам». Как-то нету жалости. Не знаю, почему. Может, я сам себя так настроил. А тут…

Нет, тут дело не в жалости. Я просто делал то, что должен был делать. Это просто долг. Само собой разумеющееся. Каждый человек должен так поступать.

Раньше, до войны, я очень сентиментальный был. Не знаю даже, в какой момент это перегорело. Может быть, после Дьяково. Нас тогда завели в засаду. Попали под перекрестный огонь: с одной стороны наши стреляют, с другой не наши. Вот там у меня все чувства и пропали. И страх тоже пропал. Говорят — все люди боятся. Не знаю. Может, подсознательно что-то и есть, но так страха не испытывают. Меня люди дураком называют, говорят, что у каждого человека должен быть страх… Не знаю.

Сергей «Тарзан»

— Что такое страшно, я понял в аэропорту, когда по нам начали бить с воздуха. Я за три минуты голыми руками окоп себе вырыл. Бояться — не стыдно, стыдно — убежать.

А что я человек жестокий, я понял потом, на «Металлисте». На нас тогда отряд вышел с желто-голубым флагом. «Айдаровцы», кажется. Нас не признали, приняли за своих. Кричат: «Слава Украине». Ну мы по ним и лупанули. И вот веришь, вообще никакой жалости не было, никаких человеческих чувств.

Ваня

— Я работал водителем троллейбуса. Ну да, в Северодонецке. Когда все это началось, очень хотел в ополчение. Пришел на блокпост, спросил: «Ребята, у вас только спецы?». Мне сказали, что да. Я решил, что ловить нечего. Помогал чем мог, продуктами, вещами. Как-то пришел в военкомат, спросить, что я еще могу сделать. Меня спросили: «На блокпост хочешь?». А я об этом даже мечтать не мог. Записался, конечно, в ополчение.

Сначала работал по выходным. У меня плавающие выходные были, два в неделю. Раньше хоть по выходным мог с друзьями встретиться, а тут стал это время проводить на блокпостах. Ну ничего, не жалел.

А потом нам дали приказ уходить. Тогда по Северодонецку с утра начали из всего бить. В шесть утра самолеты над городом появились. Мы ушли. Тяжело было уходить, очень.

Сергей «Манюня»

— Да я не знаю, почему он Манюня. Смешно. Ну типа как в балладах про Робин Гуда Маленький Джон был, здоровый такой парень. Вот так и Манюня. В нем до ранения килограмм сто шестьдесят было.

Ранило его на Троицком направлении, под Калиново. Осколок в бок попал. Спереди пластины бронежилета прикрывали, а сбоку — нет. Ему легкое пробило. Осколок потом гулять внутри пошел, печень повредил, кишечник.

Мы не знали вообще, как его тащить, он же здоровенный. Так он сказал: «Ребята, вы не переживайте, я сам до медпункта дойду». И дошел. Потом на броне уже ехал. Когда его оперировали, командир под дверью стоял.

Да ничего, вон он, в первой тройке тренируется. Разговаривать не хочет, потому что стесняется. Он молодой, на самом деле, ему сколько там, двадцать шесть, двадцать семь. Просто бороду отпустил, потому и выглядит старше.

Рома «Пчелы»

— Ромка — он настоящий человек. Старшина в роте, благодаря ему, у нас все одеты, обуты, накормлены. Хозяйственный такой. Знаешь, почему он «Пчелы»? Потому что пчеловод по образованию. У него до войны свое фермерское хозяйство было, гуси, утки, ну и пчелы, конечно. Семья, две дочки. Мы их не видели, но уже по Ромкиным рассказам их все любим.

А когда было Дебальцево, нашу роту растащили по разным участкам. Ромка тогда сам попросился на Санжаровку. Он до этого не воевал, старшиной был, занимался хозяйственной частью. Вот там он себя и показал.

Ромка три раза подразделение в атаку поднимал. Мне потом рассказывали: под свои же танки бросался. Ну… там нервы у танкистов сдали. По ним огонь открыли, решили отойти. Так Ромка их остановил. Настоящий человек.

Сергей «Механик». Он же «Ребенок»

— Да что про меня рассказывать… Я не знаю.
— А расскажи про «боевых пекинесов».
— А. Это у нас было отделение разведчиков. Семь человек. Почти все — небольшого роста, я один высокий. Ну и прозвали «боевыми пекинесами», потому что маленькие.
— Но отважные!
— Сергей, а ты вообще давно в AC/DC?
— Да Серегу я впервые в коляске увидел!
— Серьезно?
— Ну да. Только к коляске был мотоцикл приделан. А Серега в коляске с пулеметом сидел. Мы тогда от укропов Михайловскую подстанцию зачищали. Серега из другого подразделения был. А потом услышал музыку и говорит: «О! AC/DC, моя любимая группа». Так и прибился к нам.

Смеются.

— Да про меня рассказывать нечего. Я обычный.
— Ага. Только лучший пулеметчик полка. И флаг над Марьевкой он ставил. Молодой совсем, двадцать один год, а везде уже успел побывать. Это сейчас он повзрослел, а год назад был совсем ребенок…

Наталья Ющук

— Она пешком пришла к нам из Северодонецка. Еще там была у нас на кухне поваром… Ей голову оторвало. Из «бэхи». Потом «бэху» ту подбили. Ну, а что… Ее уже не вернуть было.

Добрая такая была. Такие люди редко встречаются. Как мать Тереза. И красивая. Накануне, перед смертью, меня пирожками угощала.

Она сорок человек пацанов спасла. Поперли на нас. Дело было осенью, во время боев за Калиново. Она первая увидела, передала по рации. Дала сигнал эвакуировать нас. Если бы не предупредила — положили бы всех, сорок человек.

Наши стали оборону занимать. Ее хотели эвакуировать вместе с ранеными. Но она из машины выскочила, пошла на позицию. Ну и все… Голову потом отдельно хоронили.

У нее еще сын был. Молодой, двадцать три года. Тоже у нас в подразделении. Его потом домой отправили — чтоб хоть он живой остался. Он не хотел уходить, но род надо продолжать.

Записала Анна Долгарева