Как я падал в самолете: воспоминания уцелевшего в авиакатастрофе

Военный журналист телеканала «Звезда» Виктор Сокирко в 1994 году оказался в падающем самолете. У Ан-72, вылетевшего из Воркуты, отказала гидросистема первого двигателя. Экипаж принял решение вернуться на аэродром. В результате жесткой посадки серьезно пострадали несколько человек, но, к счастью, никто не погиб. Виктор Сокирко вспоминает, каким был тот полет.

Попасть в авиакатастрофу страшно. Кто падал — знает. Кто не падал — догадывается. Тех, кто испытал подобное и остался жив, немного: обычно падающий самолет свидетелей не оставляет.

217 пассажиров и 7 членов экипажа злополучного рейса, разбившегося на Синайском полуострове, уже никогда не смогут рассказать о своих ужасных впечатлениях последних секунд жизни. Разве что неуязвимый «черный ящик» может передать весь трагизм ситуации обрывками фраз пилотов — Валерия Немова и Сергея Трухачева, которые раньше пассажиров и других членов экипажа поняли, что они обречены.

Падать в самолете страшно — это я знаю совершенно точно. С 23 октября 1994 года…

Мы летели на Курилы, где случилось землетрясение, и ожидались новые подземные толчки. Назад возвращались «по северным бочкам»: самолет принадлежал пограничному ведомству и был привязан к собственным пунктам заправки топливом. Последняя остановка — в Воркуте.

Вообще-то летчики не любят слово «последний» — предпочитают говорить «крайний», но тот день стал для Ан-72 именно последним. Для нас, пассажиров (московских журналистов и взятых на свободные места женщин-беженок с детьми), — крайним.

Казалось, что еще три часа лета — и мы будем дома. Беды ничего не предвещало — все шло как обычно: уселись в кресла, загудели движки, и вскоре самолет пошел на взлет. В руках — любимый Ремарк и заботливо врученный кем-то из коллег бутерброд. Впереди…

Вначале по стеклу одного из немногих иллюминаторов потекла какая-то красная маслянистая жидкость. А в самом самолете обстановка стала накаляться с каждой секундой. Вначале в салон из пилотской кабины вышли летчики и, открыв какие-то лючки, стали быстро и нервно крутить лебедки. Что-то у них явно не получалось: то ли какой-то ключ не подходил, то ли руки дрожали…

Спокойно, без паники! — прояснил ситуацию бортинженер. — Шасси вручную выпускаем. Пристегнитесь ремнями, упритесь руками и ногами в передние кресла! Приземление будет жестким!

Хорошая новость, что и говорить! Ведь мы… падаем! Впрочем, паники не было, не было и суеты на борту. Все добросовестно затянулись ремнями и уперлись коленками в спинки передних сидений. Только один пассажир остался без места: свое он галантно уступил молодой женщине и теперь метался по салону.

Отвергнув предложенную табуретку («Какая к черту табуретка — на ней же ремней нет!»), он плюхнулся на колени перед девушкой и крепко прижался к ее дрожащим ногам. В голове еще мелькнуло: какой красивой может быть смерть!

Вообще, интересен сам ход мысли у человека в падающем самолете. О смерти, кстати, не думается. Это как у ребенка, который считает себя бессмертным… Поняв, что посадка и впрямь будет не мягкой, я потуже затянул ремень безопасности, который до этого беспечно болтался где-то под сиденьем. Убрал в стоящую в ногах сумку книжку.

Немного подумал: как бы еще подстраховаться? Почему-то представилось, что если самолет упадет, он обязательно перевернется на крышу, и тогда пол окажется сверху, и все лежащие на нем предметы будут падать вниз. Следовательно, моя сумка, в которой покоилась банка купленной на Сахалине по дешевке икры, непременно упадет на голову и разобьется. Значит, сумку нужно затолкать подальше под сиденье, чтобы она не вывалилась.

Именно эти умозаключения и помогли как-то успокоиться и сосредоточиться. О возможной гибели напоминал лишь противный холодок, ползущий по спине вниз к пяткам. От него невозможно было избавиться, равно как и от покрывшей лоб испарины.

…Падали мы красиво. Неуправляемый самолет валился с неба на землю с высоты в тысячу метров. Почему же он падал? Впрочем, раньше при взгляде на авиалайнеры больше удивляло, как вообще эти большие железные птицы летают…

Потом, просматривая документы расследования авиапроисшествия, удалось узнать, в чем было дело. Вначале вышла из строя основная гидросистема, при помощи которой осуществляется управление всем самолетом, а потом и запасная.

Ан-72 в считанные мгновения стал неуправляемым. Командир воздушного судна шеф-пилот Владимир Таланов (дай Бог ему здоровья!) сумел вместе со вторым пилотом (согнув рычаг штурвала) на остатках жидкости в поврежденной гидросистеме развернуть самолет в обратную сторону и задать ему глиссаду посадки на взлетно-посадочную полосу.

Дальше все зависело от случая и удачи.

Молниеносный расчет и твердая рука Таланова положили Ан-72 на бетон аэродрома. Впрочем, самолет тут же сполз на землю и на огромной скорости (тормоза не работали) помчался к оврагу…

«Мысли в голове менялись в четкой последовательности, — вспоминает Владимир Таланов. — В зависимости от меняющейся обстановки. Вначале нужно было быстро оценить обстановку и принять решение. Много усилий ушло на разворот самолета, и было не до мыслей.

Потом проблемой стало маневрирование тягой при посадке, потом торможение. Потом эвакуация пассажиров. Один раз в голове загорелась «аварийная» лампочка — когда жестко влетели в препятствие и обломились крылья…».

От сильного удара ушли в салон задние стойки колес (одна из них прорвала обшивку за моей спиной), передняя стойка обломилась, и самолет вспахал землю пилотской кабиной.

Самое страшное, что от дикого удара обломились и консоли крыльев, в которых находятся топливные баки, — одномоментно из них вылилось около четырех тонн керосина. Любая искорка могла превратить самолет в огромный огненный факел.

Потом наземные специалисты говорили, что у нас был один шанс из миллиона остаться в живых. И этот шанс в страшной игре в рулетку со смертью нам выпал.

Потом Ан-72 мог врезаться в радар на земляном бугре — просвистели в нескольких метрах. Мог влететь в бочки с керосином — снесли только забор из колючей проволоки. Мог свалиться в овраг — искореженная машина замерла на его краю.

А вот нервишки истрепались до кончиков ногтей на ногах. Таких «американских горок» ощущать еще не доводилось!

Кресла вырывались из пола с мясом (зачем в них тогда было упираться руками?), дюралевая обшивка разрывалась, как бумага, а болты и заклепки свистели по салону, как пули. И в эти мгновения было действительно страшно.

До жути, до ледяного панциря по всему телу. Казалось, что если и есть дорога в ад, то она выглядит именно так. Но пронесло…

Выпрыгнув в аварийный люк (поразительно, но ни паники, ни суеты в развороченном самолете так и не возникло), я схватил маленькую девочку и побежал вместе с ней подальше от груды искореженного алюминия, которая все еще могла полыхнуть льющимся из обломанных крыльев керосином.

Замотал девчушку в свою куртку, заглянул в перепуганные глазенки и спросил, как ее зовут. «Анечка», — тихонько прошептал этот ангел, спустившийся с небес.

В то мгновение я понял, что мы — спасены.