Элизиум смертей

Когда-то отважные французские шевалье-крестоносцы шли в атаку с кличем: «Монжой Сен-Дени!». Могли ли они себе представить, что не в далекой Сирии, а у самих ворот Сен-Дени разыграется битва не с англичанами, не с тевтонцами, не с русскими казаками, а с сарацинами?

Сегодня название северного пригорода Парижа ассоциируется с неблагополучием, беспощадно вытесняющей коренных жителей миграцией и терроризмом. В ходе спецоперации французской полиции в Сен-Дени были схвачены несколько радикальных исламистов.

Оказавшись несколько лет назад у порога знаменитого собора — усыпальницы французских королей, я был поражен. В округе не было ни одного европейского лица.

Резвилась ребятня всех оттенков кожи, кроме светлого. Руины франкской мечети им были явно безразличны, тем более что в своих учебниках они читали не «наши предки галлы были светловолосыми и голубоглазыми», а «наши многонациональные предки были мультирелигиозны и поликультурны».

Я не случайно сказал «руины». Большинство из исторических гробниц — новодельные кенотафы, под которыми нет даже костей. Подлинники были разрушены, а кости разметаны в 1793 году революционными толпами, провозглашавшими «Свободу, Равенство, Братство».

Между тем, что произошло тогда, и тем, что происходит в Париже сегодня, есть очевидная связь.

Алексис де Токвиль, подводя итоги революционной эпохи, увидел ее корень не в свободе и не в братстве, а в равенстве:

«Постепенное установление равенства условий есть предначертанная свыше неизбежность. Этот процесс отмечен следующими основными признаками: он носит всемирный, долговременный характер и с каждым днем всё менее и менее зависит от воли людей; все события, как и все люди, способствуют его развитию».

Франция, пронизанная духом уравнительного эгалитаризма, дальше всего зашла по пути теоретического утверждения равенства во всех его формах. Равны король и гражданин. Аристократ и крестьянин. Равны рабочий и буржуа.

Именно мэрам-коммунистам пришла в голову идея реализовать в Сен-Дени широкомасштабную программу строительства бесплатного муниципального жилья для бедных.

Как настоящие интернационалисты, они не могли и подумать в том, чтобы отказать в жилье представителям других народов, рас и вероисповеданий.

Внезапно оказалось, что Сен-Дени превратился из рабочего пригорода в мигрантский. Рабочих-европейцев в нем практически не осталось, зато широко раскинулся шумный восточный базар, по закоулкам которого, как мы видим, бегают шахидки с бомбами.

Европейская социальная и политическая мысль соблазнилась тем, с какой легкостью удалось из лестницы сословий и клубка противоборствующих классов создать единые и граждански равноправные нации, служащие единому государству.

Когда-то рабочие из пригородов казались такой же чумазой, дикой, опасной толпой, как и мигранты сегодня. Но центральное водоснабжение, социальные страховки, кинематограф и всеобщая воинская повинность приручили этого «зверя».

Интеграция классов и равенство позволили западным нациям выиграть соревнование у провозглашавшего равенство СССР.

Казалось, нет ничего невероятного в том, что после краткого периода мучений и взаимной притирки точно так же адаптируются друг к другу европейцы с мигрантами, что гастарбайтеры пройдут по тому же пути, что и рабочие до того.

Немного времени на обучение французскому языку, немного на преодоление глупых архаичных предрассудков и усвоение принципов светской республики, и вот — новые граждане во всем равны прежним, а кто считает иначе — расист.

Маркс говорил, что у пролетариев нет Отечества. Действительно, пролетарии не образовывали никакой замкнутой национальной общности.

У мигрантов же отечество было, и они совершенно не собирались его забывать. Как пел предводитель «нелегалов» Клопен в мюзикле «Нотр-Дам де Пари»: «Моя страна — что я несу в своем сердце, в моем теле. Твоя страна — что мне приносит несчастья и смерть».

На новом месте мигранты поддерживают сообщество и стараются наложить санкции на тех, кто стремится интегрироваться в европейскую среду и из сообщества выпадает.

Сообщество и идентичность означают особые ценности, особую культуру, особый образ жизни и поведения. То есть всё то, что противоположно рационально-уравнительному республиканскому духу Франции.

Что это за ценности? Это ценности обществ Юга и Востока, которые никуда не делись, наоборот, дошли до реставрации неоархаики в своем исходном ареале, а теперь захлестывают и Европу через мигрантские сообщества.

Ничто так не шокирует европейцев, ни о чем они не говорят с такой тревогой, как о том, что террористы убили обычных людей, которые вышли посидеть в кафе, веселиться, развлекаться.

Наверное, расстреляй убийцы прихожан в церкви, они бы вызвали меньшее возмущение. Люди просто наслаждаются жизнью. За что их так?

В этом смысле и впрямь для Запада и тех, кто пропитан западным ядом до степени самовозгорания у нас, нет и не может быть никакого сравнения между погибшими в самолете русскими и погибшими за столиками кафе французами. Русские в их представлении подобны солдатам на войне. Французы — обитателям Рая, которые по определению неприкосновенны.

Вот уже два столетия как Париж назначен Островами Блаженных, Елисейскими полями этого мира. Это звание было выдано Парижу в утешение после принудительной отставки Бонапарта, ввиду того что его притязания быть политическим центром мира навсегда отвергнуты и перешли к Лондону, затем Нью-Йорку.

Но Париж исполнял роль Элизиума со всей тщательностью.

Парижане — это несомненно эльфы. Эльфы созданы веселиться и наслаждаться жизнью за всех. Это их прямая профессиональная обязанность.

Они живут на своем эльфийском острове под сенью Эльфовой Башни и пьют кофейный нектар с волшебными круассанами. Вы можете представить себе, чтобы орки ворвались в королевство эльфов и перебили вкушающих нектар?

Парадокс состоит в том, что обитатели рая сами разрешили себя перебить. Они впустили к себе чужаков и сказали им: «Делай как я! Не думай ни о чем! Просто наслаждайся!».

Такие рекомендации чрезвычайно опасны, если предварительно не уточнить, в чем состоит наслаждение в рамках той культурной модели, к представителю которой ты обращаешься.

Те, кто убил веселящихся парижан, тоже веселились и наслаждались. Просто в их поведенческом коде насилие и убийство есть форма наслаждения жизнью.

Не все «беженцы» в Европе из числа «умеренной оппозиции» успели перешить свои аккаунты в социальных сетях, и европейцы с ужасом обнаружили там радостные фото с отрезанными головами.

Нет никакой технической необходимости в век огнестрельного оружия отрезать врагу голову и фотографироваться с нею. Это именно форма наслаждения.

Поэтому так глупо выглядят надежды идеологов толерантности «разложить» дух исламских фанатиков при помощи привития им вкуса к гомосексуальным сношениям и разврату, как это предложил известный эстет господин Усков.

На Востоке традиция таких сношений превосходит европейскую на тысячелетия и доведена до патологической утонченности. Но только эта традиция связана с насилием, доминированием, властью и подчинением.

То есть они от магистра разврата научатся, а затем изнасилуют его и убьют. Впрочем, может быть, и не убьют — Лоуренса Аравийского вот группой изнасиловали, но не убили же?

Нелепая мысль о том, что извращенные и обычные плотские удовольствия отвращают от насилия, показалась бы странной и османским султанам, и гашишинам, и ассирийским царям.

Это Европа со своей философской и христианской аскезой проработала идею отказа от насилия как одного из удовольствий и воспитала, вбила в подкорку каждому от Лиссабона до Владивостока установку, что убийство может быть необходимостью, но не может быть удовольствием.

Сегодня можно быть палеоевропейцем и считать смыслом бытия постижение Абсолютного Духа, а удовольствие — тем началом, которое нужно подчинить духу. Можно быть порноевропейцем и считать удовольствие смыслом жизни, та смысл аскезы полагать в том, чтобы не мешать никому со своей моралью и не препятствовать получению удовольствия другими.

Но нельзя быть толерантным идиотом.

Нельзя думать, что можно разрешить получение удовольствия каждому независимо от его культурного кода. Чье-то удовольствие состоит в сыре, чье-то в сексе, чье-то в молитве, чье-то в токатте и фуге, чье-то в вине, а чье-то в убийстве, насилии и причинении боли.

Здесь объективное противоречие, делающее заведомо проигрышными все попытки переосновать европейскую цивилизацию на гедонизме, превратить национальные государства в «государства комфорта». Не только моральное единение, но и представления о комфорте могут быть основаны на общности ценностей, обеспечиваемой общностью культуры.

Не той культуры, которая изучается в старших классах школы, а той, что воспитывается с первым материнским «Нельзя!» и отцовским «Запрещаю!».

Действительные свобода и равенство возможны только в рамках обществ с действительно едиными ценностями.

В противном случае, широко раскрыв двери для тех, кто воспитан на мысли, что высшее наслаждение — отрезать голову неверному врагу, и сказав ему «Наслаждайся!», можно почувствовать лезвие клинка на своей шее.